Война, которую потом будут учить по книжкам и кино, пропитала каждый сантиметр земли и саму душу Города, но тогда, впервые отправляясь туда я всего этого не знала. Усталый состав с номером 001 неспешно полз из Москвы на юг. В купе было скучно, а пейзаж за окном не отличался разнообразием. Для маленького ребенка восемнадцать часов без права выйти из купе, если только в туалет, были форменным адом. Но всё изменилось утром… За ночь лесополоса отступила, открыв степь до самого горизонта, казалось, стало только скучнее, но мы уже подъезжали!
Когда я впервые увидела Её, то поняла, почувствовала, приняла где-то внутри ещё не осознавая, всю эту мощь и силу как эталон: Она возвышалась над Курганом, подняв меч, а мы неслись, стуча колесами, ей на встречу. И даже теперь, столько лет спустя, тот монумент так и останется в душе негасимым символом самого выбора: Служить. Своей земле и людям за спиной. Мать тогда ещё ругалась, требовала, чтобы я села спокойно и не елозила у окна… Ей было не понять. Зато поняла я! Это было похоже на зов, словно сам Город улыбался и ждал.
На вокзале нас, конечно же ждали, встречали. Вечные таксисты старались урвать клиента, звонко голосила бабка с пирожками, чинно вышагивали милиционеры. Первый прибыл! Толкучка в вокзале, передохнуть, поздороваться. Несмотря на хорошее освещение, сам вокзал мне всегда казался тёмным. Свет не мерк, не тух, но словно становился искрящей тьмой в этих стенах. И мы прошли сквозь это здание в залитый светом и зноем Город. Тут уже солнца было непривычно много. Свет пронизывал Город, заглядывал в окна, окунался в зелень листвы и, словно калейдоскоп, отражался от ряби волн Волги. А под тенью натянутых тентов и листвы везде ждали Имена… Именно таким в первый раз меня встретил Сталинград: почти на каждом доме были памятные доски, а почти в каждом дворе стоял или памятник, бюст или стела. И насколько Город купался в солнечном свете, настолько же от земли прорастали Имена. Они сталкивались где-то посередине, образуя едва заметную рябь воздуха над асфальтом: Свет жизни и Тьма расплаты…
А мне было без месяца пять лет, и я не могла до конца это понять. Не хватало детству в мирное время именно понимания боли, смерти и ужаса случившегося на этом клочке земли. Понимания не было, но ощущения и принятие были. Они проникали под кожу с яркими солнечными лучами, сухим ветром и едва заметной зыбкой рябью раскалённого асфальта. Они звали за собой исполнить долг: старый, незыблемый долг крови. И я окуналась в улочки и дворы, как в обещание вернуться, исполнить… Это потом, тридцать лет спустя, выросшая, но так и не повзрослевшая девчонка напишет Городу: «И небеса падут стеклом сожженных душ…» И Сталинград откликнется, узнав, признав и ожидая.
Останавливались мы тогда у родственников. Бабушка Валя поехала сразу в дом умершего, как такого требовал внутренний протокол, а мы поехали к родителям моего отца. Бабушка Нелли жила недалеко от вокзала. И всего в квартале от Планетария. После войны ей и моему ещё живому деду выдали двухкомнатную квартиру под самой крышей в свежепостроенном пленными немцами доме. И вот там, спустя пол века, под всё той же крышей остановились мы. Вечерами там трындели птицы, а ночами попискивали летучие мыши. Вторая бабушка оказалась человеком удивительно светлым. Если Валя, бабушка по матери, была местная и прошла войну в самом Городе, то Нелля была родом с Новосибирска. Она вся была под стать молодому сибирскому Городу: сильная, двужильная, светлая и умеющая любить. Невысокого роста, сухая, она прижилась на волжских ветрах природной стойкостью и непоколебимостью. Придя на Волгу в качестве операционной медсестры вместе с медсанбатом сибирского пополнения, она штурмовала Волгу и шла до самой Европы вынося, леча и спасая. И потом, вернувшись в перемолотый этими военным жерновами Город, она снова шла туда, где нужно было выносить, лечить и спасать… А Города живут дольше людей, они умеют помнить, любить и ценить нас, скоротечных, спешащих, мелькающих в их истории. Они умеют быть благодарными и самим людям, и их потомкам.
На следующий день, пока бабушка Валя выполняла обязательные процедуры, мы с родителями поехали в Город. У подъезда нас нагнал тощий мужчина в черной одежде. Гражданский костюм смотрелся на нем неуверенно, словно это он одолжил себе человека на какое-то сверхсекретное задание. Поговорив с полчаса, он о чём-то договорился с родителями, и мы наконец поехали гулять! Меня ждал музей, аллея героев, панорама и Мамаев Курган.
Курган — это не просто главенствующая высота над Городом, не просто мемориал о прошедших боях, нет! Где-то там, глубоко внутри, спит чутким сном душа и сердце этого места. Под огромными бетонными плитами, защищенное списками имён, они жили и поддерживали живущих тут. И в это самое место привели меня. Я осторожно и тихо бродила по залу, восхищённо любовалась этими грубыми, словно рубленными из камня, скульптурами и замирала от звука в ретрансляторах. Потом мы вышли на улицу у самого подножия скульптуры. Город был как на ладони: он жался к воде, словно его сдувало с пылью степей в эту бескрайнюю синь Волги.
(с) Глазами бывшего человеком